"У бабы Любы появились на глазах слезы"

Мне показалось, что сказал он это с какой-то затаенной грустью, и понял его: конечно же, он сразу вспомнил моего отца и пожалел о том, что не успел он увидеть своего взрослого сына.

Я отошел от двери и пропустил его вперед. Басов по-хозяйски прошел в комнату и обнял стоящую у стола бабу Любу. Они расцеловались, и у бабы Любы появились на глазах слезы. Это были первые и последние слезы, кото¬рые я видел у нее: когда она узнала о смерти отца, то лишь плотно сжала губы и застонала, опустившись на лавку.

Басов взял ее ладонь в свои руки и нежно погладил своими короткими толстыми пальцами. Баба Люба вздох¬нула и попыталась улыбнуться.

—        Ну, ладно... Разнюнилась. Мойте руки и садитесь за стол. У меня как раз обед готов.

Но Басов от обеда отказался, сославшись, как всегда, на дела, и попросил только чаю. Он раскрыл свой портфель и выложил на стол несколько коробок конфет, печенья, пряников: "к чаю", как сказал он. Это было кстати — карточки еще не отменили. Потом он достал из внутрен¬него кармана пиджака конверт и передал бабе Любе. В нем было две фотокарточки: на одной снят деревянный обе¬лиск со звездой, на другой — крупным планом табличка, укрепленная на этом обелиске:

Организатор и первый председатель колхоза

"Коммунар" ГУРОВ Вениамин Алексеевич (1889 - 1929)

—        Это я сделал перед отъездом, неделю назад, — Басов открыл в портфеле кармашек и достал оттуда небольшой кожаный мешочек, который передал мне. — А это тебе, Георгий, — земля с могилы твоего отца. И пусть она, как пепел Клааса, всегда стучит в твое сердце.

Я взял эту землю и долго под немигающим взглядом Басова не знал, куда положить ее. Наконец я вспомнил о большом накладном кармане на моей рубашке апаш и осторожно опустил в него мешочек. Басов удовлетворен¬но кивнул и сильно сжал мое плечо.

За чаем он коротко рассказал нам с бабой Любой, что в связи с разделением Нижнего Поволжья на два края — Саратовский и Сталинградский и преобразованием ОГПУ в НКВД начальство сочло целесообразным перевести его, Басова, на ответственную работу в Москву. И что теперь он будет иметь возможность чаще навещать нас, а мне уделять больше внимания.

—        Отца я тебе заменить не смогу, — пояснил он. — Но ценою своей жизни он спас мою, и я сделаю все, чтобы помочь тебе выбрать правильный жизненный путь. Я хочу, чтобы ты был достоин памяти своего отца.

—        Вы ничем нам не обязаны, Алексей, — возразила баба Люба и поджала губы. — В свое время и вы спасли меня с сыном. Такова уж логика борьбы, которую мы выбрали вполне сознательно.

—        Именно в силу этой логики, — четко произнес Ьпсов, — я и обязан заботиться о преемственности революционных традиций.

Баба Люба дернула бровью и вынуждена была согла¬ситься, что, скорее всего, Басов прав, а она, к сожалению, как-то не подумала об этом. Басов тут же спросил, куда я намерен поступать осенью. У меня было два варианта — или МГУ, или институт, где преподавал теперь после расформирования института Красной профессуры Розен. 1\>чсн упорно тянул меня к себе. Басов помолчал, обдумывая мой выбор, и как о чем-то о окончательно рещенном одобрил предложение Розена.

—        Я слышал об этом институте, — сказал он. — Там (>ран сейчас лучший профессорско-преподавательский

тан.

—        А в МГУ? — удивился я.

—        Георгий, я знаю, что говорю, — Басов в упор посмот-I» и на меня, и я понял, что он действительно знает, о чем шпорит. — После института ты можешь остаться или в п. иирантуре, или, что еще разумнее, — посвятить себя * \ риалистике: нам очень нужны свои кадры в журналис¬тке. В нашей действительности она определяет и будет ВИрсдслять передний край идеологической борьбы. Не Думаю, чтобы Гуров-младший хотел уклониться от этой Пм|и.(>1,1.

Я I олько что изучал по вузовской программе материалы недавно прошедшего ХУП съезда ВКП(б), который был назван "съездом победителей", и слово "борьба" меня смутило: если мы победили, то с кем же теперь бороться? Об этом я и сказал Басову. Вместо ответа Алексей Алек¬сандрович поднялся, поблагодарил бабу Любу за угощение и предложил мне проводить его. Во дворе он посмотрел на свои наручные часы и улыбнулся краешками губ.

—        У меня есть еще время. Не прокатиться ли нам по Бульварному кольцу? — предложил он.

Конечно же, я не мог отказать себе в таком удовольст¬вии. Мы сели на заднее сиденье, и не успел я устроиться поудобнее, как молчаливый шофер в темной паре и при галстуке вырулил на Рождественский бульвар.

—        Свернем на Арбате, — сказал Басов шоферу, и тот молча, не оборачиваясь, кивнул. — А теперь, Георгий, отвечу на твой вопрос: с кем же теперь бороться? Извини, но ты поверхностно ознакомился с материалами съезда. А их следует изучать до каждой фразы, до каждого слова, до каждой точки. Тебе уже ответил товарищ Киров. Есть опасность, говорил он, так увлечься всякими песнопения¬ми, что перестанешь понимать, что кругом творится. А точку поставил товарищ Сталин — в отчетном докладе. Дело явным образом идет к новой войне, сказал он. Ты был свидетелем наших побед на внутреннем фронте и совсем забыл о врагах внешних, увлекся песнопениями. А враг теперь, Георгий, выступает уже не с вилами и не со звериным оскалом, который ты видел. Вилы он заменил ядом, а оскал свой — медовой улыбочкой. И обнаружить его гораздо сложнее, чем кулака: он многолик, этот враг. Он может ходить с тобой, в кино, шутить и смеяться, сидеть за одной партой, даже читать тебе лекции, — он повсюду. И нам придется теперь учиться распознавать его и разоблачать. И это дело не только партии, не только органов — это дело каждого честного советского человека. Ты меня понял?

Я посмотрел на Басова и почувствовал вдруг себя зеленым недоучившимся школяром, который еще и чи¬тать-то не научился, но уже возомнил себя "ликвидатором класса". Как я мог не вникнуть в такую простую, но мудрую фразу товарища Сталина. И мудрость ее заключа¬лась в том, что она, как всегда у товарища Сталина, в сжатом виде определяла цель борьбы, ее задачи и средства. И как я мог забыть, что вот уже полтора года прошло с тех пор, как в Германии к власти пришли фашисты?

Когда я читал газетные статьи и заметки о международ¬ных событиях, мне все это казалось чем-то далеким, отвлеченным, лично меня не касающимся. Я всегда счи¬тал, что это дело политиков и дипломатов-профессиона¬лов. Басов будто снял с моих глаз пелену, и я неожиданно для самого себя увидел весь мир, огромный и разноязы¬кий, в котором было место для моей, Гурова, личности. Басов преподал мне урок гражданственности, научив сознавать себя в этом мире человеком. В школе нас этому не учили, а если и учили, то по лозунгам и наглядной агитации, которые не задевали ни ум, ни сердце. Даже и не это главное, В школе мне прививали чувство "массо¬вости", "коллективизма", Басов дал мне почувствовать себя именно человеком. А это пробудило во мне сознание значимости. И я понял, что с этих пор Басов заменил мне отца и, даже больше того: отец всегда разговаривал со мной, как с ребенком, Басов говорил, как с личностью.

—        Почему молчишь? — глядя перед собой, спросил Басов.

И я сбивчиво стал говорить о всем том, о чем успел передумать, благодарил его за то, что он, несмотря на занятость, уделяет мне столько внимания, что... Короче, от смущения я сбился, замолчал и ожидал увидеть на губах Басова подобие улыбки, — это бы меня убило. Но Басов не улыбнулся. Он положил на мое колено свою широкую ладонь и внимательно посмотрел мне в глаза.

—        Я знал, что ты поймешь меня, — сказал он своим обычным тоном. — Ты же сын Вениамина Гурова, и земля с его могилы не может не жечь тебе сердце.

Я невольно дотронулся рукой до кармашка: мне стало » гмдно, что я забыл об этой земле. А вспомнив о земле, я «кпомнил об отце, вернее, ту сцену, которая произошла п крестьянском дворе. И вдруг словно увидел перед ■ обой, — нет, не отца, а глаза той младшей сестренки Коноваловых, которая своим любопытным взглядом сму-|ц па меня тогда. И я спросил:

—        А что Коноваловых... ну, тех, которые с граммофо¬ном? Их раскулачили?

—        Нет. Их расстреляли, в степи, по дороге в Пугачев.

—        Всех?..

Басов повернул шею и посмотрел на меня так, будто только заметил, что с ним кто-то сидит.

—        Разумеется, всех. С кулаком нужно было разговари¬вать языком свинца. Это говорю не я, так сказал товарищ Бухарин. — Басов помолчал, видно, вспоминая ту степную дорогу на Пугачев, и добавил: — Они хотели бежать и напали в машине на моих милиционеров. Бандиты. Я не мог, да и не считал себя вправе сдерживать классовую ненависть. Ей постоянно нужно давать выход, иначе она взорвет нас самих изнутри. Жалость унижает человека. Это тоже сказал не я — Горький. Классовая ненависть, запомни, — это то единственное, что нам поможет одолеть врага. А что мы его одолеем, в этом сомневаться не приходится: нет таких крепостей, которые бы не брали большевики.

Впереди показалась серая громада здания, но Басов велел шоферу сворачивать налево, чтобы довезти меня до дома. На углу Кузнецкого моста он приказал остановиться и послал шофера в табачный магазин за папиросами.

—        Вы же не курите, — удивился я.

—        У меня бывают гости, и я люблю их угощать. А теперь слушай меня внимательно.

Теперь, обращаясь ко мне, он смотрел, не мигая, прямо перед собой, в ветровое стекло, и создавалось впечатле¬ние, что он разговаривает сам с собою, вслух. Вместе с бесстрастным тоном это придавало его словам некую романтическую таинственность, что меня, честно говоря, вначале заинтриговало, и я уж было чуть не принял эту игру с улыбкой, но быстро сообразил, что это не было игрой в приключения, меня приобщали к чему-то такому, о чем я еще не мог догадываться, но уже чувствовал, что это начинает меня уносить куда-то ввысь — в некую исключительность. И эта исключительность стала вдруг отделять меня, почти физически, от толп прохожих не только стенками автомобиля.

—        Так слушай, Георгий, меня внимательно, — повто¬рил Басов. —То, о чем мы с тобой говорили в дороге, не представляет никакой тайны. Но впредь обстоятельства могут сложиться так, что уже одно твое общение со мной будет составлять государственную тайну. Пока прошу тебя только запомнить эту, а поймешь — позже. С этих пор мы с тобою для других не знакомы. Любови Георгиевне о наших новых отношениях тоже ничего не говори. Так будет лучше для нее.

Это уже было совсем непонятно: хранительницу семей¬ных преданий четырех поколений революционеров оста¬вить на обочине истории?

—        Но ведь баба Люба, — стал я горячо внушать Басову, — тоже могла бы принести пользу! Ее опыт...

Басов, продолжая глядеть вперед, с силой опустил ладонь на мою коленку и больно сжал ее. Я осекся.

—        Запомни, Георгий, — сказал он, — нашему опыту нет аналогов в истории, как нет аналогов и нашему государ¬ству. — Тут он скосил на меня глаза, и, как мне показалось, в его интонации прозвучали нотки досады: — Неужели это непонятно?

Я почувствовал, что краснею: мне стало стыдно за свое недомыслие. И еще, кажется, я испугался. Испугался того, что вот теперь Басов, увидев мою полнейшую непригод¬ность заниматься серьезным делом, прервет со мной все отношения, так хорошо начавшие складываться.

Но Басов, словно не заметив моего замешательства, спокойно продолжал:

—        А для Розена и Федорова у нас с тобой нет и быть не может никаких отношений. До встречи, Георгий. Иди.

Я кивнул и вышел из машины. Переходя Кузнецкий мост, я чуть не столкнулся с шофером Басова.

—        До свидания, — попытался я ему улыбнуться.

Но он скользнул по моему лицу ничего не выражающим 1ш лядом и, лавируя между медленно идущими машинами, | к-рсбежал улицу. А я снова упрекнул себя за недомыслие — Ведь игра уже началась и, стало быть, ее правила вступили II действие. Впредь следует быть осторожнее и обдумывать каждый свой поступок. Это уже начало меня занимать.

Баба Люба встретила меня сурово.

—        Куда же ты пропал? — проворчала она. — Изволь Обедать один, — я тебя не стала ждать.

И тут я впервые в жизни солгал бабе Любе. И что самое ||<>1>л штельное — мне не стало стыдно за свою ложь: ведь I лгал во имя высших интересов! Что это за "высшие интересы", вдруг пришедшие мне в голову, я еще не знал, но был совершенно уверен, что они, эти интересы, не нуждаются во лжи, а нуждаются в защите. Эта красивая стройная мысль, кажется, нигде не вычитанная, а родив¬шаяся вдруг в моем собственном сознании, так обрадовала меня, что я весело ответил:

—        Басов довез меня по пути до "Нумизмата". Баба Люба презрительно скривила губы.

—        С каких это пор тебя стали занимать деньги?

—        Просто хотел посмотреть, — я уже не следил, куда меня заносит. — Может быть, следует заняться.

—        Разогревай себе сам, — сказала баба Люба и, гордо вскинув голову, пошла в свою комнату. В дверях она обернулась и с обидою добавила: — Я не заслужила к себе такого отношения...

И мне впервые стало горько, что не могу я своей любимой бабушке ничего объяснить, не могу перед нею оправдаться. Я не должен нарушать правила игры... во имя высших интересов.

Экзамены в институт я сдал прекрасно, да, думаю, если б что-то и не потянул, это не имело бы никакого значения: у меня была исключительная биография. К тому же, чтобы композиционно завершить революционную эпопею четы¬рех поколений Гуровых, я все же написал о себе (конечно, втайне от бабы Любы), что "являюсь участником борьбы с кулачеством на селе". Такую биографию нужно вывеши¬вать в рамке под стеклом на видном месте, а ее обладателя освобождать от экзаменов. Но я честно сдал экзамены, и душа моя была спокойна.

В круговерти первых студенческих дней я, честно гово¬ря, и забыл о нашем разговоре с Басовым, а если и вспоминал порой, то он мне казался чуть ли не игрой собственной фантазии. Во всяком случае, Басов к нам не приходил и не давал о себе знать, из чего я заключил, что весь тот разговор Алексей Александрович затеял, поддав¬шись эмоциям, которые охватили его при воспоминании о моем отце. Хотя представить Басова подверженным каким-либо чувствам было выше моего воображения.

Но вот однажды после лекций, когда я, простившись с друзьями, направился к трамвайной остановке, ко мне подошел молодой человек в коротком дубленом полушуб¬ке и в меховой шапке "пирожком" и вежливо спросил, не I уров ли я. Накануне меня вызывали в деканат и сообщи¬ли, что мною заинтересовались газетчики и чтобы я был Ьтов к встрече с ними. Поэтому приняв молодого чело-т-ка за журналиста, я не удивился и довольно развязно подтвердил, что, мол, да, я именно тот самый Гуров, которого он видит перед собой. Но молодой человек, не обратив никакого внимания на мою развязность и даже не уныбнувшись, сухо сказал пониженным тоном, что сегод-ни в семнадцать ноль-ноль в гостинице "Метрополь" на ■етьем этаже в номере таком-то меня ждет Алексей А чс ксандрович Басов. Убедившись, что я все хорошо шпомнил, он молча кивнул мне и прыгнул на подножку 111 ходящего трамвая.

И "Метрополе" я никогда не был, как, впрочем, и

            още не был еще ни в одном ресторане, и поэтому

понятия не имел, как туда входят и как там нужно себя ш т. Мне почему-то пришел на память лишь черный ■рак, которого, увы, у меня не было. Наконец, когда я •и много остыл от этой неожиданной встречи, то сообра-н| I. что меня ведь приглашают не в ресторан, а в гости-|МЦу, где, видно, и живет Басов. Мое спокойствие было |" н с I ановлено, и я посмотрел на часы, было без четверти ' гырс. Оставалось ровно столько, чтобы без суеты до-Г1|и11|.ся до центра. Я сел в трамвай и поехал.

К " Метрополю" я подошел без четверти пять, и чтобы |. точным, в надежде понравиться Басову своей пунк-|.ностью, десять минут стоял у застекленных дверей шшцы и наблюдал за входящими и выходящими, и пар откровенно скучал, глядя поверх голов снующих сюда людей тоскливым взглядом. Когда настало и, я напустил на себя безразличный вид и вместе с ми вошел в вестибюль, о/и I я ншись по широкой лестнице на третий этаж, я без | нашел нужную мне комнату и постучал. Дверь сразу •и рылась, будто только этого стука и ждали, и меня I" щи, улыбаясь уголками губ, Басов.

»>1 менная точность, — похвалил он. — Входи, разде-)М.

            мог мне раздеться, а я в это время осмотрел номер,

незаметно кося глазами по сторонам, пытаясь найти в нем приметы домашнего быта. Увы, все было казенно, мертво, холодно. На белоснежной скатерти без единого пятныш¬ка, покрывающей круглый стол, стоял нетронутый графин с водой и тонкий стакан. Мне почему-то показалось, что широкая деревянная кровать была заправлена умелыми руками горничной еще в незапамятные времена. И тогда я понял, что не живет здесь Басов, здесь устроена явка. А когда понял это, знакомое чувство исключительности вновь охватило меня. Ведь Басов не назначил мне встречу на каком-нибудь пустыре или в темной аллее заброшенно¬го парка, он снял для этого номер в первоклассной гостинице в самом центре Москвы. Уже одно это подни¬мало меня в собственных глазах: значит, я представляю из себя нечто такое, чего не предполагал в себе и сам. И нетрудно было догадаться, что во мне нуждаются. Не скрою, это приятно щекотало самолюбие.

Повесив мое пальто в шкаф на плечики, Басов повер¬нулся и смерил меня взглядом. Видимо, осмотром он остался доволен.

—        Теперь вижу: был юноша — стал мужчина. Поздрав¬ляю тебя в студенческом звании.

Я ждал, что он спросит, как принято в таких случаях, о моих успехах, но понял, что ему это известно не меньше, чем моему декану. А когда он похвалил мою автобиогра¬фию, сданную в учебную часть, мне стало неуютно: ведь он был свидетелем моей "борьбы" с кулачеством. И я ужо лихорадочно искал слова для оправдания: легкомыслие, мальчишество, безответственность.