Куцы же старому иудею податься?

—    По ей, проклятой. Куцы же старому иудею податься? А ты, я думал, в благословенных Шта­тах обретаешься.

—    Обретался. И обретаюсь.

—    С гражданством?

—    Уж лет пятнадцать.

— О! А в Расею какими ветрами?

—    По делам фирмы. Расскажу чуть позже. Раз­говор может получиться долгий.

—    Да мне, душа моя, без особой надобности. Приехал — и хорошо. Я просто рад тебя видеть.

—    А вы отсюда, как я понимаю, — ни-ни?

—    Да ни Боже мой! С какой стати? От добра, как говорится, добра не ищут.

—    Да уж, — протянул Нужкин, снова огляды­вая гостиную. — Устроились так, что слов нет. Собственный особняк в Неопалимовском пере­улке, в десяти минутах ходьбы от Смоленской пло­щади. Скажи кому, не поверят.

—    А ты, душа моя, не завидуй. Во-первых, за­висть — это грех, а во-вторых, тебе ли завидовать мне, старику и горькому сироте?

—    Ну уж и старику! — пыхнул сигаретным дымком Нужкин. — И не завидую я вовсе, а толь­ко тихо удивляюсь. Как это до сих пор на такое Богатство никто еще не покусился?

Адвокат усмехнулся.

—  У меня такие клиенты... Тот, кто покусит­ся, боюсь, до утра вряд ли дотянет. Я и собаки не держу. Вон калитка на одной щеколде. Даже на ночь засов не задвигаю. И оружия в доме ника­кого нет. Ни к чему!

— Серьезные, видать, у вас клиенты.

— Ой, серьезные! — Соломонов как будто при­горюнился и покачал головой.

—  И все же я маленько позавидую, — Нужкин засмеялся и, наклонившись, хлопнул по колену Соломонова, прикрытому полой халата. — Виду, виду! И ничему более. Присмотрелся я к вам, дорогой Лев Михалыч, и чего-то понять никак не могу. У меня такое впечатление, что четверть века назад, когда мы расставались, вы старее вы­глядели, ей-Богу! Но такого ведь не может быть. Растолкуйте же мне, что за чудесные превращения произошли с вами? В трех кипятках вы, что ли, искупались? Или же это какой-то обман зрения?

Соломонов вдруг неудержимо рассмеялся.

—  Правду, правду говоришь? Я точно так мо­лодо выгляжу, да?

Нужкин дернул плечами.

—    Век свободы не видать, как выражаются ваши клиенты. Зачем мне вас обманывать?

—    А она не верила, не верила! — хлопнул он в ладоши. — Говорила, что этого не может быть.

—    Кто "она"?

—    Там, в спальне... Мы пойдем к ней, хлоп­нем сейчас еще по одной, и я тебе покажу. — Соломонов поднял палец и, выпучив глаза и по­низив голос, произнес: — Ты увидишь, что это сокровище неоцененное и брильянт небесный!

Нужкин поджал губы и подозрительно про­скрипел:

—    И где же вы обрели этот брильянт?

—    Это потом! Сначала ты должен увидеть ее, тогда ты все поймешь. Но вот что я тебе хочу сказать... — Трясущейся от возбуждения рукой, расплескивая на салфетки золотистую жидкость, Соломонов наполнил рюмки и выпил первый. Нужкин не замедлил последовать его примеру.

—    Так что вы хотели сказать? — спросил он, закусив грибком.

—    Это что-то невероятное, — замотал головой Соломонов. — Я всю жизнь прожил без женщины, всю жизнь! И вот когда небо, сжалившись, нако­нец, послало мне ее, как беременность Сарре...

—  Как что? — изумился Нужкин.

—    Не перебивай! Я вдруг открыл, что мне це­лая бездна лет, почти шестьдесят восемь, и я по­чувствовал себя дедом Ноя, Мафусаилом, со всем отсюда вытекающим...

—    Скажите пожалуйста! — фыркнул Нужкин. — И что же отсюда вытекает? Или уже вытекло?

Соломонов вдруг насупился.

—    Зачем ты надо мной смеешься? Ты ведь пре­красно понимаешь, что я имею в виду.

—    Виноват, — смутившись, произнес Нуж­кин. — Больше не буду.

—    Боже мой, ты даже не представляешь себе, какое это чувство, — впиваясь взглядом в Нуж-кина, возгласил Соломонов. — Поверишь ли, когда я смотрю на нее, мне даже не хватает воз­духа — от счастья, от счастья! И я спрашиваю себя: неужели она моя, моя бесповоротно, и я могу обладать ею?

Нужкин втянул щеки и крепко, до боли при­кусил их, боясь расхохотаться, настолько комич­но выглядел Соломонов в своей горячности, в своем порыве.

—    И что же? — осторожно спросил гость.

—    Стоп машина! Нет, это адова мука! — Со­ломонов снова затряс головой. — Владеть, лас­кать, держать в объятиях... И не мочь... Пред­ставляешь себе?

—    Очень даже представляю. И как же?..

—    Меня свели с настоящим волшебником, на всю Москву он один такой. Мощный старик! Бо­родища — во, по причинное место, глаза горят, как уголья, а голос, точно из печной трубы... Но — белый маг, белый. С черным — ни под каким видом, это грех, все равно что дьяволу душу за­ложить, а с белым не возбраняется.

—    Я в этом ничего не понимаю, — как бы за­скучав, вздохнул Нужкин. — Души — это не по моей части.

—    И не надо понимать, прекрасный мой, ни­кто не требует от тебя понимания! И я ничего не понимаю, а только плачу по сто долларов за каж­дый возвращенный месяц и молодею!

—    По сто долларов?

—    Это, считай, даром, — засмеялся Нужкин. — И сейчас мне по магическому счету не больше сорока.

—    Выходит, вы меня моложе.

—    А сколько тебе, я забыл?

—    Совсем под пятьдесят, — пригорюнился Нужкин.

—    Очень даже может быть, что моложе, — со всей серьезностью заявил Соломонов.

—    И вы в это верите?

—    Он меня спрашивает! Смешно слушать. За­чем мне верить? Я это делаю! Особенно по ут­рам. Ты как раз пожаловал в самый интересный момент...

—    Так вы меня, ради Бога, простите, Лев Ми-хаты ч! — всполошился гость. — Я и помыслить не мог... Приехал так рано, боясь не застать вас...

—    Не переживай, душа моя, я теперь всегда успею наверстать. Что мне время? Купим! А сей­час пойдем к ней, я вас познакомлю.

—    Удобно ли? — усомнился Нужкин. Смех смехом, а он вдруг испугался, что старый адво­кат в запале возьмется на деле продемонстриро­вать ему вновь обретенные возможности.

—    Какие церемонии, Боже мой! — решитель­но положил конец его колебаниям Соломонов. — Это что, каменный век? Будь проще, Яшенька, и народ к тебе потянется.